PDF(Pubmed)
Abstract：
BACKGROUND: Suicidality is a complex clinical phenomenon reflecting vulnerability to suicidal behavior which can be explained via the biopsychosocial paradigm and in relationship with a variety of country-specific factors. Data on suicides within the Russian population are inconsistent (from 11.7 up to 25.1 per 100.000), whereas the population\'s suicidality risks have not been investigated in detail. Suicidality estimates during the multifactorial influence of the COVID-19 pandemic could serve as a basis to learn more about this mental health indicator.
METHODS: The current study is a part of the COMET-G international project (40 countries, n=55.589), which represents an analysis of data collected from Russia\'s general population (n=7714, 33±12 y.o., 61% female) to estimate suicidality using the Risk Assessment Suicidality Scale (RASS) and its relationships with socio-demographic, clinical, and life-habit characteristics during the COVID-19 pandemic. The evaluation of the statistical data (descriptive statistics, ANOVA, LASSO linear regression, significant at α=0.05) was undertaken using TIBCO Statistica.
RESULTS: According to the RASS, at least 20.68%, and up to 29.15%, of the general population in Russia demonstrated increased risk of suicidality during the pandemic. Modelling these risks pointed to the key vulnerabilities related to mental and behavioral disorders, such as (i) current severe depression and a history of mental disorders, (ii) bipolar disorder, (iii) use of illicit drugs surprisingly outranking the alcohol misuse, and psychiatric compounds (hypnotics), highlighting sleep quality deterioration, (iv) a history of suicide attempts and self-harm - though not self-reported changes in depression - in response were predictors of the risk of suicidality, which can be explained by the phenomenon of \"learned suicidality\", a habitual behavioral suicidality pattern completion accumulated over the background. Such (v) socio-demographic indicators as younger age (disregarding the gender factor), a marital status of single, having no children, living with fewer people in the household, a recent increase in family conflicts, increased need for emotional support, decreased need for communication, and not believing in precautionary measures against COVID-19, contributed to the increase of suicidality risk in the context of the pandemic.
CONCLUSIONS: The findings of this study revealed new suicide risk factors that should be taken into account in suicidality risk assessments for the Russian population and in the implementation of suicide prevention programs in the region.
UNASSIGNED: Суицидальность — сложный клинический феномен, отражающий уязвимость к суицидальному поведению, который следует объяснять с позиций биопсихосоциальной парадигмы и во взаимосвязи с целым рядом специфических для каждой конкретной страны факторов. Данные о суицидах в российской популяции противоречивы (от 11,7 до 25,1 на 100 000), а популяционные риски суицидальности детально не изучались. Изменения суицидальности в ответ на многофакторное влияние пандемии COVID-19 дают основание для более глубокого изучения этого показателя психического здоровья на национальном уровне.
UNASSIGNED: Настоящее исследование является частью международного проекта COMET-G (40 стран, n=55 589). В нем изучались собранные в общей российской популяции (n=7714, 33±12 лет, 61% женщин) данные оценки суицидальных тенденций с помощью шкалы оценки риска суицидальности (RASS) и анализировались взаимосвязи данного показателя с социально-демографическими, клиническими, жизненными характеристиками в период пандемии COVID-19. Статистическая обработка данных (описательная статистика, ANOVA, регрессия LASSO, линейная регрессия, значимость при α=0,05) проводилась с помощью программы TIBCO Statistica.
UNASSIGNED: В период пандемии повышенный суицидальный риск, оцененный по шкале RASS выявлен у от 20,68% до 29,15% населения России. По результатам линейной регрессии суицидального риска со стороны психических и поведенческих расстройств выявлены ключевые факторы, ассоциированные с высоким риском: (i) текущая тяжелая депрессия и психические расстройства в анамнезе, (ii) биполярное расстройство, (iii) употребление наркотиков, значимость которых превышала таковую для фактора употребления алкоголя, и прием гипнотиков, сопряженный с ухудшением качества сна. (iv) Суицидальные попытки и эпизоды самоповреждающего поведения, но не усиление депрессии, предсказывали связанное с пандемией увеличение суицидальных мыслей и высокий риск суицидальности, что можно объяснить феноменом “выученной суицидальности” — паттерном привычной реализации суицидального поведения, , выработанным в течение прошлого опыта. (v) Такие социально-демографические показатели, как более молодой возраст (вне зависимости от гендерного фактора), одинокое проживание вне семьи, отсутствие детей, общее небольшое число членов семьи, недавнее увеличение семейных конфликтов, повышенная потребность в эмоциональной поддержке, сниженная потребность в общении, неверие в меры предосторожности против COVID-19, также ассоциировались с увеличением суицидального риска в условиях пандемии.
UNASSIGNED: Результаты данного исследования выявили новые факторы суицидального риска, которые следует учитывать при оценке риска суицидальности для российского населения и при реализации национальных программ предотвращения суицидов.
METHODS: The current study is a part of the COMET-G international project (40 countries, n=55.589), which represents an analysis of data collected from Russia\'s general population (n=7714, 33±12 y.o., 61% female) to estimate suicidality using the Risk Assessment Suicidality Scale (RASS) and its relationships with socio-demographic, clinical, and life-habit characteristics during the COVID-19 pandemic. The evaluation of the statistical data (descriptive statistics, ANOVA, LASSO linear regression, significant at α=0.05) was undertaken using TIBCO Statistica.
RESULTS: According to the RASS, at least 20.68%, and up to 29.15%, of the general population in Russia demonstrated increased risk of suicidality during the pandemic. Modelling these risks pointed to the key vulnerabilities related to mental and behavioral disorders, such as (i) current severe depression and a history of mental disorders, (ii) bipolar disorder, (iii) use of illicit drugs surprisingly outranking the alcohol misuse, and psychiatric compounds (hypnotics), highlighting sleep quality deterioration, (iv) a history of suicide attempts and self-harm - though not self-reported changes in depression - in response were predictors of the risk of suicidality, which can be explained by the phenomenon of \"learned suicidality\", a habitual behavioral suicidality pattern completion accumulated over the background. Such (v) socio-demographic indicators as younger age (disregarding the gender factor), a marital status of single, having no children, living with fewer people in the household, a recent increase in family conflicts, increased need for emotional support, decreased need for communication, and not believing in precautionary measures against COVID-19, contributed to the increase of suicidality risk in the context of the pandemic.
CONCLUSIONS: The findings of this study revealed new suicide risk factors that should be taken into account in suicidality risk assessments for the Russian population and in the implementation of suicide prevention programs in the region.
UNASSIGNED: Суицидальность — сложный клинический феномен, отражающий уязвимость к суицидальному поведению, который следует объяснять с позиций биопсихосоциальной парадигмы и во взаимосвязи с целым рядом специфических для каждой конкретной страны факторов. Данные о суицидах в российской популяции противоречивы (от 11,7 до 25,1 на 100 000), а популяционные риски суицидальности детально не изучались. Изменения суицидальности в ответ на многофакторное влияние пандемии COVID-19 дают основание для более глубокого изучения этого показателя психического здоровья на национальном уровне.
UNASSIGNED: Настоящее исследование является частью международного проекта COMET-G (40 стран, n=55 589). В нем изучались собранные в общей российской популяции (n=7714, 33±12 лет, 61% женщин) данные оценки суицидальных тенденций с помощью шкалы оценки риска суицидальности (RASS) и анализировались взаимосвязи данного показателя с социально-демографическими, клиническими, жизненными характеристиками в период пандемии COVID-19. Статистическая обработка данных (описательная статистика, ANOVA, регрессия LASSO, линейная регрессия, значимость при α=0,05) проводилась с помощью программы TIBCO Statistica.
UNASSIGNED: В период пандемии повышенный суицидальный риск, оцененный по шкале RASS выявлен у от 20,68% до 29,15% населения России. По результатам линейной регрессии суицидального риска со стороны психических и поведенческих расстройств выявлены ключевые факторы, ассоциированные с высоким риском: (i) текущая тяжелая депрессия и психические расстройства в анамнезе, (ii) биполярное расстройство, (iii) употребление наркотиков, значимость которых превышала таковую для фактора употребления алкоголя, и прием гипнотиков, сопряженный с ухудшением качества сна. (iv) Суицидальные попытки и эпизоды самоповреждающего поведения, но не усиление депрессии, предсказывали связанное с пандемией увеличение суицидальных мыслей и высокий риск суицидальности, что можно объяснить феноменом “выученной суицидальности” — паттерном привычной реализации суицидального поведения, , выработанным в течение прошлого опыта. (v) Такие социально-демографические показатели, как более молодой возраст (вне зависимости от гендерного фактора), одинокое проживание вне семьи, отсутствие детей, общее небольшое число членов семьи, недавнее увеличение семейных конфликтов, повышенная потребность в эмоциональной поддержке, сниженная потребность в общении, неверие в меры предосторожности против COVID-19, также ассоциировались с увеличением суицидального риска в условиях пандемии.
UNASSIGNED: Результаты данного исследования выявили новые факторы суицидального риска, которые следует учитывать при оценке риска суицидальности для российского населения и при реализации национальных программ предотвращения суицидов.
摘要：
暂无翻译
